Южный Урал, № 6 - Елена Хоринская

Разумеется, я имею в виду профессиональную медицинскую помощь. Что касается материальной и товарищеской, моральной помощи, то я имею их в избытке и беспокоюсь как бы только не остаться в долгу, суметь оправдать надежды людей. И вот именно то, что от меня ждут больших и достойных дел люди, которые сами творят большие, воистину героические дела, помогает мне решительно итти на штурм профессиональных трудностей.

В таких случаях я мысленно обращаюсь к вам, и в памяти с удивительной быстротой и ясностью встают конкретные примеры практической работы, рассказанные или продемонстрированные Вами. Я вспоминаю, что я в большом долгу перед Родиной, воспитавшей и обучившей меня, и решение трудного вопроса приходит быстрее, яснее и определеннее».

Татьяна Петровна положила ручку и задумалась. Сгущающиеся сумерки мягко окутывали комнату. За стеной заглушенно раздавались шаги и звон расставляемой посуды.

Вдруг дверь в комнату с шумом раскрылась, и на пороге показалась девушка в белом халате. Она заговорила громким и прерывающимся от волнения и бега голосом:

— Татьяна Петровна! Скорей! Скорей! Больная умирает!..

Не спросив, какая больная, где умирает, Татьяна Петровна побежала вслед за девушкой.

Первое, что она увидела, когда через несколько минут вошла в перевязочную, было множество пар глаз, обращенных к ней. Сколько потом ни старалась вспомнить, она не могла представить ни фигур, ни лиц, присутствовавших в первую минуту в перевязочной. Она видела только глаза — множество глаз, которые смотрели на нее с ожиданием и надеждой.

Когда первое ощущение рассеялось, она увидела больную. Женщина полулежала на стуле. Голова ее была запрокинута за спинку стула, руки безжизненно висели вдоль туловища. Шея и грудь судорожно двигались, а из посиневшего рта вырывались свистящие звуки. Татьяна Петровна взяла холодную руку больной и, прощупывая едва уловимый пульс, спросила:

— Кто привез больную? Что с ней случилось?

— Никто не знает толком, Татьяна Петровна. Говорят, что это случилось с ней прямо на уроке. Она учительница. Рассказывают, что последнее время учительница чувствовала иногда затруднение в дыхании, а тут ей стало плохо, и вот в таком состоянии ее привезли к нам.

Непонятно, отчего наступило удушье. «Вероятно, какая-то опухоль гортани, — подумала Татьяна Петровна. — Но что же делать, положение больной не терпит долгих размышлений. Удушье нарастает. Пульс катастрофически падает».

Обращаясь к старшей сестре, врач громко спросила:

— Есть у нас трахеотомическая канюля?

— Есть.

— Хорошо. Положите ее в спирт! Кладите больную на стол! Положите валик под плечи! Дайте спирт на руки!

Сестра суетилась, раскладывая хирургический инструментарий. Санитарки поспешно укладывали больную на операционный стол.

Татьяна Петровна была удивительно спокойна. В данную минуту она не думала о том, что никогда раньше самостоятельно не делала такой операции, что, быть может, не сумеет провести сложную, знакомую только по книгам операцию.

И, конечно, куда проще было переадресовать больную в районную больницу, где есть опытные хирурги и все необходимые условия для успешного лечения. Формально врач была права, но человек, любимая в селе учительница, могла бы погибнуть в пути. Разве может себе позволить это советский врач! Разве этому учили ее в школе, в институте! И если сейчас от мобилизации всех своих духовных сил зависит спасение жизни человека, то это надо сделать.

Все мысли Татьяны Петровны были устремлены на то, чтобы правильно провести операцию и спасти больную. Она смазала спиртом находящуюся в судорожном движении шею и взяла скальпель. «Нужно делать разрез по средней линии шеи. Но как мешает это бесконечное движение!.. Произвожу разрез… Нужно развести мышцы. Развожу… Вот и хрящ! Но где же перешеек щитовидной железы? Осторожнее! Осторожнее! Его нельзя ранить. Кровотечение из него ничем не остановить! Это будет смерть! Как будто это он. Оттягиваю его вниз. Захватить трахею крючком… Так. Разрезаю кольцо».

Громкий шипящий звук вырвался из разрезанной трахеи. Татьяна Петровна быстрым движением вставила в разрез блестящую трахеотомическую трубку и посмотрела на больную. За минуту до того синяя кожа больной быстро меняла окраску, сначала стала бледной, а еще через мгновенье вспыхнула ярким румянцем. Женщина открыла глаза.

Все спокойствие, с которым минуту назад Татьяна Петровна стояла над умирающей, внезапно покинуло ее. Ей вдруг стало страшно за себя, за те роковые ошибки, которые она могла бы совершить. Холодный пот выступил у нее на лбу, и она, обессиленная, опустилась на табуретку. «Неужели я сделала эту операцию? — недоуменно думала Татьяна Петровна, глядя то на спокойно лежащую больную, то на свои руки, которые она все еще держала перед собой, боясь запачкать. — Неужели я спасла человека?»

Через минуту, преодолев слабость, Татьяна Петровна встала и обработала рану на шее больной. Когда, привязав канюлю бинтом, она уже собиралась отойти от операционного стола, горячая рука больной схватила ее руку и крепко прижала к груди. Женщина не могла говорить, но в глазах, полных слез, было столько беспредельной благодарности и счастья!

Могучая волна любви охватила вдруг Татьяну Петровну — великой любви к этой незнакомой женщине, только что отвоеванной ею у смерти. Она быстро нагнулась и поцеловала больную.

Ночь. Чуть шелестит ветер листками цветов на подоконнике. Кружатся мотыльки вокруг электрической лампочки. Татьяна Петровна пишет:

«Сегодня я приняла свое первое боевое крещение — произвела трахеотомию. И сейчас я еще раз хочу поблагодарить Вас, дорогой Михаил Иванович! Поблагодарить за эту женщину, в спасении которой участвовали вы. Да, вы! Ибо вы и другие профессора и преподаватели, вся наша советская школа научили меня выдержке и хладнокровию в трудных условиях, научили любви к человеку, к советскому гражданину, строителю коммунизма.

Великое вам спасибо!»

Предутренний холодок врывается в раскрытое окно и освежает лицо.

Рождается новый светлый день с большой заботой и большим счастьем.

И. Иванов

У РЫБАКОВ

Стихотворение

В это жаркое лето дорогиПривели меня в Светлую Заводь,Где мальчишкою босоногимЯ учился нырять и плавать,Где меня крылья волн качали,Где меня малышом приучалиСквозь туман уплывать на рассветеПоднимать рыболовные сети.И сюда, где, озябший и мокрый,Я развешивал их под навесом,Подхожу в августовское вёдроЖелтоствольным сосновым лесом.Вот и берег.За мшистой скалою,У подножья волнами точеной,Так привычно пахнуло смолою,Свежей рыбой да рыбой копченой.Жарко. Окна в домах раскрыты…Обновляется, вижу, поселок:Проводами поет деловито,Смотрит весело новой школой.Я здороваюсь с рыбаками,Узнают, приглашают в гостиНа беседу за стол с пирогами…Под раскидистой липой домишко,Тот, который я не миную:Здесь когда-то жил друг мой Гришка…У ворот остроглазый мальчишка.Дай-ка в эти глаза загляну я.Взял за плечи.— Как звать тебя?— Вася.— Вася? Вот мы с тобой и знакомы.Ты не скажешь, где дед Афанасий?Дома он или нет его дома? —Вася хмурится,Смотрит волчонкомИ, решив очень важное что-то,Загорелой проворной ручонкойМолча мне открывает ворота.— Не открыть?— Ничего. Открою.Вот он, дедушка…Он, не иначе.Так же мнет загрубелой рукоюБороды своей клок табачный.

— Александровна!Вот не слышит!Знать, на озеро вышла, стирает…Как надумал?Аль отпуск вышел?Стосковался по нашему краю?Александровна только вздыхала,Огурцов на закуску достала,Угощала ухою доброй:Окунь к окуню был подобран.О делах рыболовных поведав,Дед легонько бороду крутит:Интересно послушать дедуПро учебу, про жизнь в институте.Улыбается мне глазами,Соглашается осторожно:— Значит, трудная штука — экзамен…Ну, а все-таки справиться можно?Ты послушай,Имел я мыслишку,Думал часто, копаясь у снасти:Поскорее бы вырастить ГришкуДа пустить по ученой части.— Эх, сыночек!..Жаль, не дождался,Не вернулся с войны.Не дожил…И, задумавшись, встал, собралсяДед на озеро ставить мережи.

День сегодня на редкость погожий.На реке — я и дед Афанасий.Я развешиваю мережи,Дед на невод готовит кибаси.— Наш колхоз-то ведь нынче вышелПо улову на первое место,И по этому случаю, слышишь,Приезжал к нам начальник треста.Осмотрел он, готова ли школаИ проверил — хозяйственный парень, —Как дела обстоят по засолу,Есть аль нет недостаток в таре,Лед содержится ли в подвале?Как копченость? Улучшить нельзя ли?Мол, задача, чтоб первого сортаРыбы больше стране мы давали.А на озеро глянул: раздолье!И завел разговор он о главном:— Взять хоть рипус да сиг, а давно лиЭта рыба у нас? Недавно.Кто же дал нам ее?Да сами.Мы добились своими руками…Если рыб изменить породу,В руки взять, как сказал он, природу, —Значит крепко улучшим жизнь мы,Станем ближе мы к коммунизму.

Солнце в воду глядит сонливо.Чайка крыльями машет лениво.Лишь кричат крохали[6], да слышимГолоса рыбаков у залива.— Чуешь, мечется?..— Ходит, что надо!..— Веселее!..— Подводим ближе!..— Попроворней!..Воды прохладаЗагорелые руки лижет.Здесь, где Камень Рыбачий рогомВстал над озером,Невод тянут.Солнце — с полудня.Слышно:— Серега!Не пора ли держаться к стану? —У Сережки в глазах досада.Чуб свой мокрый отбросил рукою.— Тонь[7] еще до обеда надо,Понимаете, дело какое;Ведь смеются уже над нами, —Посмотрел на ребят сурово. —Целый год мы держали знамя.А сейчас оно у Шумкова!— Верно!— Что толковать!— Забросим!— Знамя будет у нас в бригаде. —Так решили ребята у веселРади дела — не славы ради.А напротив, у острова-сада,Тянет невод вторая бригада.У Шумкова, веселого парня,Плутоватая прищурь взгляда.— Посмотрите, — на Камень РыбачийПоказал он рукою, — значит,Снова нынче ребята решилиДоказать нам, друзья.— Не иначе!— Вот дела! —Подмигнул плутовато,Глаз на солнце прищурил. —Ребята!К камышам бы еще закинуть:На обед-то еще рановато.— Кто на весла?— Забрасывай!— Живо…Солнце в воду глядит сонливо,Лишь кричат крохали, да слышныГолоса рыбаков у залива.

Подружился я с рыбаками,Уплывал за Рыбачий Камень.Восемь дней провел на баркасеС молодыми неводщиками.Звоном полнили слух отголоски.Обжигали горячие полдни.Все грубей от прогонов[8] жесткихСтановились мои ладони.С грустью вспомнил: пора насталаОтправляться, мне в путь-дорогу.Вот и чаек крикливая стаяПоднимает уже тревогу.Подплывал я к поселку. КачалаЗыбь. Вода за кормой журчала.Неохотно моя лодчонкаТкнулась носом к доске причала.Вышел на берег, в тень к раките.В тонком мареве Светлая Заводь.На песке детвора.— Научите, —Просит малый, —Нырять и плавать. —Я гляжу удивляюсь: Вася!Это он, остроглазый мальчонка.— Хорошо! Я, пожалуй, согласен… —С плеч летит на песок рубашонка.На плечах загорелая кожа.В воду бросились.Смех и шутки.Из глухих камышей, встревожась,Полетели, закрякали утки.Рад я детским веселым забавам,Голосам, что звенят безумолку.— А на море вы плавали?— Плавал.— А не страшно там плавать?— Нисколько.— Вдруг акула?Вот Петька спорит,Что проглотит зараз без остатка!.. —Рассказал я мальчишкам о море,Про акул, про китов, о касатках.А потом встрепенулись ребята,Рыбаков мы встречать побежали.Из баркасов улов богатыйПо колено в воде выгружали.Возвращаясь домой в поселокБеззаботной гурьбой веселой,Незаметно остановилисьПеред окнами новой школы.Скоро в школу!И в это мгновеньеДетских глаз уловил я горенье,Понял сердцем и решил в институтеПопросить сюда назначенье.

Рыбаки поднимаются рано.Еще свежий утренний ветерНе успел пронести туманаНевесомые белые сети,Над поселком затеплились трубы.Пробежал от окна к окошкуПаренек. По упрямому чубуУзнаю бригадира Сережку.Узнаю рыбака по замашке —Грудь под ветром держать нараспашкуЧто-то крикнул, махнул кому-тоПолинявшей под солнцем фуражкой.Узнаю, повстречавшись, ШумковаПо веселому, цепкому взгляду.За богатым, за новым уловомПоведут бригадиры бригады.Рыбаки невода собирают,На ветру паруса поднимают.Впереди пенит воду моторка…Далеко рыбаки уплывают.Вот и солнце взошло над лесами.Я, как в детстве, стою, маячу,Рыбаков провожая глазами,От души им желаю удачи.Афанасия взглядом встречаю.— Будь здоров, — улыбаюсь деду.— Не скучаешь?— Да нет, не скучаю.— А уедешь?— Да нет, не уеду.Говоришь, что отвык я от снасти?Верно, тут ничего не попишешь,Так зато по ученой части —Буду наших учить ребятишек…Мы стоим на родном причале,Новый ведреный день встречаемПод хорошим, бодрящим ветромДа под криками вьющихся чаек.

РАССКАЗЫ ЗНАТНЫХ ЛЮДЕЙ